Эпический театр Бертольда Брехта
словами: надо опять торговлю налаживать», с возгласом, обращенным к
солдатам проходящего мимо полка: «Эй, и меня прихватите». Пьеса завершается
зонгом, исполненным горького успеха простым людям, идущим на поводу у
агрессоров:
Война удачей переменной
Сто лет продержится вполне,
Хоть человек обыкновенный
Не видит радости в войне:
Он жрёт дерьмо, одет он худо,
Он палачам своим смешон.
Но он надеется на чудо
Пока поход не завершен.
Когда пьеса появилась, Брехта упрекали в том, что его героиня так и не
прозрела. На это Брехт ответил так «Задача автора пьесы на в том, чтобы
заставить в конце прозреть матушку Кураж… автору нужно, чтобы зритель
видел.»
Прозрение матушки противоречило бы не только правде её характера, но и
положению дел Германии 30-х годов XX века; такое решение образа могло бы
приглушить опасность «обыкновенного» фашизма, против которого прежде всего
и направлена пьеса. Автор ставит вопрос об ответственности простых людей за
ход истории, за саму жизнь. И он предупреждает, что невозможно остаться
чистым, если идёшь на уступки порочной системе отношений.
Волнующий Брехта конфликт между практической мудростью (матушка Кураж)
и эпическими порываниями (в т.ч. и Катрин, её дочь) заражает всю пьесу
страстью спора и энергией проповеди.
Реализм Брехта проявляется в пьесе не только в обрисовке главных
характеров и историзме конфликта, но и в жизненной достоверности
эпизодических лиц, в шекспировской многокрасочности. Каждый персонаж,
втягиваясь в драматический конфликт пьесы, живёт своей жизнью, мы
догадываемся о его судьбе, о прошлой и будущей жизни и словно слышим каждый
голос в нестройном хоре войны.
Помимо раскрытия конфликта посредством столкновения характеров Брехт
дополняет картину жизни в пьесе зонгами, в которых дано непосредственное
понимание конфликта. Наиболее значителен зонг «Песня о великом смирении».
Это сложный вид «очуждения», когда автор выступает словно от лица своей
гармонии, заостряет её ошибочные положения и тем самым спорит с ней, внушая
читателю сомнение в мудрости «великого смирения». На циничную иронию
Матушки Кураж Брехт отвечает собственной иронией. И ирония Брехта ведёт
зрителя, совсем уже поддавшегося неотразимости философии принятия жизни как
она есть, к совершенно иному взгляду на мир, к пониманию уязвимости и
гибельности компромиссов. Песня о смирении – это своеобразный инородный
контрагент, позволяющий понять истинную, противоположную ему мудрость
Брехта. Вся пьеса, критически изображающая практическую, полную
компромиссов «мудрость», героини, представляет собой непрерывный спор с
«Песней о великом смирении». Матушка Кураж не прозревает в пьесе, пережив
потрясение, она узнаёт « о его природе не больше, чем подопытный кролик о
законе биологии». Трагический(личныё и исторический) опыт, обогатив
зрителя, ничему не научил Матушку Кураж, и нисколько не обогатил её.
Потрясение, пережитое её, оказалось совершенно бесплодным. Так Брехт
утверждает, что восприятия трагизма действительности только на уровне
эмоциональных реакций само по себе не является познанием мира, мало чем
отличается от полного невежества.
Драма «Жизнь Галилея»
Пьеса «Жизнь Галилея»(имеет две редакции: первая – 1938-1939 годов,
окончательная – 1945-1946 годов)посвящена проблеме ответственности ученого.
Как и в «Матушке Кураж», прошлое служит здесь аналогом настоящего, его
уроки несут в себе ответ на вопросы современности.
Основой разговора о значении, авторитете научной мысли и
ответственности учёного Брехт сделал жизненный пример великого итальянского
учёного естествоиспытателя эпохи Возрождения Галилео Галилея(1564-1642гг.).
Галилей активно защищал учение Николая Коперника о гелиоцентрическом
строении мира, за что был подвергнут суду инквизиции, вынудившей его
отречься от этого учения. Галилео было в то время 69 лет.
Брехт открывает действие изображением ещё молодого Галилея, когда он
был в расцвете сил, наслаждался радостью познания и верил в независимость и
всесилие научной истины. Страх, казалось бы, всемогущей католической церкви
перед его астрономическими идеями показал Галилею, что научная мысль может
стать революционной силой. Примечательна сцена разговора Галилея с
маленьким мальчиком, сыном бедного крестьянина, заинтересовавшимся физикой.
«Мои родные – простые люди», - говорит монах, - «все свои силы они черпали
из ощущения постоянства и необходимости… Их уверили в том, что на них
обращён взор божества – пытливый и заботливый взор, - что весь мир вокруг
создан как театр, для того чтобы они – действующие лица – могли достойно
сыграть свои большие и маленькие роли. Что сказали бы они, если бы узнали
от меня, что живут на крохотном каменистом комочке, который неправильно
вращается в пустом пространстве… и что сам по себе этот комочек – лишь одна
из многих звёзд, и к тому же довольно незначительная. К чему после этого
терпение, покорность в нужде? На что пригодно священное писание, которое
всё объясняло и обосновывало необходимость пота, терпения, голода,
покорности, а теперь вдруг оказалось полным ошибок?».
Галилей отвечает ему: «Ваши крестьяне оплачивают войну, которую ведёт
наместник милосердного Христа в Испании и Германии. Зачем он помещает Землю
в центр мироздания? Да затем, чтобы престол Святого Петра мог стоять в
центре Земли! В том то и всё дело! Вы правы речь идёт не о планетах, а о
крестьянах Кампании…»
Уличный певец поёт в карнавальную ночь о социальном смысле учения
Галилея:
« «Да будет свет!», - провозгласил всевышний
И приказал, чтоб солнце с этих пор
Вокруг Земли, без проволочки лишней,
Вращалось впредь, - и кончен разговор!
Хотел Господь, чтоб каждый индивид
Вертелся вкруг того, кто выше чуточку стоит!
И холуи вращаться стали вкруг людей, имевших вес
И на Земле сырой и грешной, и синих заводах небес!»
Вот это, добрые люди, и есть великий порядок мира…закон законов, правило
правил. Но что же произошло с ним, представьте себе, добрые люди! (Поэт)
Вскочил учёный Галилея,
Отбросил святое писанье,
Схватил трубу, закусил губу,
Осмотрел сразу всё мироздание.
И Солнцу сказал: шагу делать не смей!
Пусть вся Вселенная дрожа,
Найдёт иные круги:
Отныне станет госпожа
Вертеться вкруг прислуги.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Холоп хозяину дерзит,
Собаки разжирели,
А певчий встретить норовит
Заутреню6 в постель.
Принципы научного естествознания, отменяющие установленную церковью
иерархию явлений, прилагаются к социальным отношениям, толкая к выводам о
необходимости отмены социального неравенства. Это и делает учение Галилея
таким опасным для власть имущих, оттого-то они и отдают Галилея в руки
инквизиции. Галилей отступает перед угрозой попыток и публично отрекается
от истины, в которой он сам на самом деле убеждён.
В пьесу входит дискуссия о том, как отнестись к поступку Галилея. Его
ученик Андреа Сарти, вначале возмущённый слабостью духа, проявленной
Галилеем, при встрече с ним начинает думать, что учённый поступил мудро,
сохранив себе жизнь ради дальнейших научных исследований. Но Галилей сам
отвергает такую трактовку своего поступка: «Я полагаю, что единственная
цель науки – облегчить трудное человеческое существование. И если учёные,
запутанные своекорыстными властителями, будут довольствоваться тем, что
накопляют знания ради самих знаний, то наука может стать калекой… я был
учёным, который имел беспримерные и неповторимые возможности. Ведь именно в
моё время наука вышла на рыночные площади. При этих совершенно
исключительных обстоятельствах стойкость одного человека могла бы вызвать
большое потрясение. Если бы я устоял, то учёные-естествоиспытатели могли бы
выработать нечто вроде Гиппократовой присяги врачей – торжественную клятву
применять свои знания только на благо человечества!.. Но я отдал свои
знания власть имущим, чтобы те их употребили, или не употребили, или
злоупотребили ими – как им заблагорассудиться – в их собственных интересах…
я предал своё призвание. И человека, который совершает то, что совершил я,
нельзя терпеть в рядах людей науки.»
Брехт устами Галилея недвусмысленно осуждает учёного, способного
поступиться научной истиной из-за чего бы ни было; писатель видит в этом
предательство не только перспектив науки и интересов социального будущего
человечества.
Окончательная редакция пьесы появилась в Америке как раз в то время,
когда там только что были изготовлены и тут же сброшены на Хиросиму и
Нагасаки атомные бомбы (6 и 9 августа 1945 года).
Брехт выносил своей пьесой бескомпромиссный приговор её создателям.
«Атомная бомба, как техническая и общественное явление – конечный результат
