Ленин, как политический деятель
он стремительно обличает кого-нибудь из своих, устыжает, доказывает, что
оппонент ровнешенько ничего в вопросе не смыслит и в обоснование своих
возражений ничего, ну так-таки ничегошеньки не привел. Вот на этих
«ровнешеньки» и «ничегошеньки» (цит. по 6, с. 22) голос иногда доходит до
фальцета и срыва, и от этого сердитейшая тирада принимает неожиданно
оттенок добродушия.
Оратор продумал заранее свою мысль до конца, до последнего практического
вывода,— мысль, но не изложение, не форму, за исключением разве наиболее
сжатых, метких, сочных выражений и словечек, которые входят затем в
политическую жизнь партии и страны звонкой монетой обращения. Конституция
слов обычно громоздкая, одно предложение напластовывается на другое или,
наоборот, забирается внутрь его.
Иногда, впрочем, оратор слишком стремительно взбегает по лестнице своих
мыслей, перепрыгивая через две три ступени сразу: это когда вывод ему
слишком ясен и практически слишком неотложен и нужно как можно скорее
подвести к нему слушателей. Но вот он почувствовал, что аудитория не
поспевает за ним, что связь со слушателями разомкнулась. Тогда он сразу
берет себя в руки, спускается одним прыжком вниз и начинает свое
восхождение заново, но уже более спокойным и соразмеренным шагом. Самый
голос его становится иным, освобождается от излишней напряженности,
получает обволакивающую убедительность. Конструкция речи от этого возврата
вспять, конечно, страдает. Но разве речь существует для конструкции? Разве
в речи ценна какая-либо другая логика, кроме логики, понуждающей к
действию?
И когда оратор вторично добирается до вывода, приведя на этот раз своих
слушателей, не растеряв в пути никого, в зале физически ощущается та
благодарная радость, в которую разрешается удовлетворенное напряжение
коллективной мысли. Теперь остается пристукнуть раза два-три по выводу, для
крепости, дать ему простое, яркое и образное выражение, для памяти, а затем
можно позволить и себе и другим передышку, пошутить и посмеяться, чтобы
коллективная мысль получше всосала в себя тем временем новое завоевание.
Ораторский юмор Ленина также прост, как и все прочие его приемы, если
здесь можно говорить о приемах. Ни самодовлеющего остроумия, ни тем более
острословия в речах Ленина нет, а есть шутка, сочная, доступная массе, в
подлинном смысле народная. Если в политической обстановке нет ничего
слишком тревожного, если аудитория в большинстве своем «своя», то оратор не
прочь мимоходом «побалагурить».
В речах Ленина, как и во всей его работе, главной чертой остается
целеустремленность. Оратор не речь строит, а ведет к определенному
действенному выводу. Он подходит к своим слушателям по-разному: и
разъясняет, и убеждает, и срамит, и шутит, и снова убеждает, и снова
разъясняет.
Но вот речь клонится к концу. Итоги подведены, выводы закреплены. Оратор
имеет вид работника, который умаялся, но дело свое выполнил. По голому
черепу, на котором выступили крупинки пота, он проводит время от времени
рукой. Голос звучит без напряжения, как догорает костер. Можно кончать. Но
не надо ждать того венчающего речь подъемного финала, без которого,
казалось бы, нельзя сойти с трибуны. Другим нельзя, а Ленину можно.
8. СОЗДАНИЕ НОВОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО АППАРАТА.
Закрепив победу, одержанную в Октябре, большевистская партия и Советское
правительство направили все усилия масс на решение великих задач создания
нового государственного и общественного строя. В своих выступлениях и
обращениях к народу Ленин призывал трудящихся взять управление взять
управление государством в свои руки, сплотится вокруг Советов, укреплять
их, проявлять инициативу и самодеятельность. «Социализм,» — разъяснял
Ленин,— «не создается по указам сверху. Его духу чужд казено-
бюрократический автоматизм: социализм живой, творческий, есть создание
самых народных масс» (цит. по 4, с. 22).
Всякий знает, кто что-нибудь знает о Ленине, что одна из сильнейших его
сторон состояла в умении отделить каждый раз существо от формы. Но очень не
мешает подчеркнуть, что он чрезвычайно ценил и форму, зная власть
формального над умами и тем самым превращая формальное в материальное. С
момента объявления Временного правительства низложенным Ленин
систематически, и в крупном и в малом, действовал как правительство.
Ленин везде и всюду действовал постановлениями, декретами, приказами от
имени правительства. Разумеется, он был при этом дальше, чем кто бы то ни
было, от суеверного преклонения перед формальными заклинаниями. Он слишком
ясно сознавал, что его сила— в том новом государственном аппарате, который
строился с низов, из петроградских районов. Но для того чтобы сопрячь
работу, шедшую сверху, из опустевших или саботировавших канцелярий, с
творческой работой, шедшей снизу, нужен был этот тон формальной
настойчивости, тон правительства, которое сегодня еще мечется в пустоте, но
которое завтра или послезавтра станет силой и потому выступает уже сегодня
как сила. Этот формализм необходим был также и для того, чтобы
дисциплинировать нашу собственную братию. Над бурлящей стихией, над
революционными импровизациями передовых пролетарских групп постепенно
натягивались нити правительственного аппарата.
Исключительную роль в организации народных масс играли исторические
декреты Советской власти.
Первоочередным делом партии и рабочего класс после победы Октябрьской
революции слом угнетательских органов старой, буржуазно-помещичьей
государственной машины и создание нового советского государственного
аппарата.
Неимоверно тяжело было строить новое государство. Пролетариат располагал
своими подготовленными кадрами. У рабочих и крестьян, только что
освободившихся от гнета эксплуатации, покончив с бесправием, не было и не
могло быть никакого опыта управления государством. Трудности усугублялись
тем, что власть буржуазной интеллигенции, высшие служащие и чиновники
всячески саботировали мероприятия Советской власти.
В. И. Ленин призывал, во что бы то ни стало разбить «старый, нелепый,
дикий, гнусный и мерзкий предрассудок», будто управлять государством могут
только так называемые «высшие кассы», только богатые или их прислужники.
Он подчеркивал, что организаторская работа посильна и рядовому рабочему и
крестьянину, обладающему грамотностью, знанием людей, практическим опытом.
Под руководством партии большевиков рабочие настойчиво и успешно
овладели искусством управлять страной.
Советская власть сразу же начала проводить мероприятия по удовлетворению
насущных требований рабочих и крестьян, по улучшению их положения. Она
закрепила завоевания Октябрьской революции и явилась могучим орудием
глубочайших социально-экономических требований. В несколько недель были
уничтожены до корней остатки феодализма, крепостничества в общественных
отношениях: помещичье землевладение, сословность, бесправие женщин,
национальный гнет; церковь была отделена от государства и школа – от
церкви.
Огромное партия и Советское правительство уделяли проведению в жизнь
Декрета о земле.
В такой многонациональной стране, как Россия, судьба Советской власти во
многом зависела от того, каким образом она решит национальный вопрос.
Уничтожение национального гнета Ленин рассматривал как одну из самых
неотложных задач социалистической революции.
В «Декларации прав народов России», которая была опубликована 3 ноября
1917 года, Совет Народных Комиссаров провозгласил равенство и суверенность
народов России, их право на свободное самоопределение вплоть до отделения и
образования самостоятельного государства, отмену всех национальных и
национально-религиозных привилегий и ограничений, свободное развитие
национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию
России.
Представив народам России право на самоопределение, большевики
разъясняли, что необходимо сплочение трудящихся масс ранее всех наций в
борьбе за победу социалистической революции, что принцип самоопределения
должен быть подчинен принципом социализма.
Ленинская национальная политика завоевала Советской власти доверия
многомиллионных трудящихся масс ранее угнетенных национальных
национальностей, сплотила народы России, заложила основы многонационального
социалистического государства.
Переехав в Москву, правительство, довольно часто обновлявшееся по частям,
развертывало тем временем лихорадочную декретную работу. Каждое заседание
Совнаркома первого периода представляло картину величайшей законодательной
импровизации. Все приходилось начинать с начала, воздвигать на чистом
