Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
Ирония — высокосоциальный модус речи: ей учатся (известно, что дети не умеют иронизировать), ее устойчивое использование опирается на соответствующую привычку мировосприятия. Кроме того, расположенность-восприимчивость к иронии выступает часто как способ дифференциации «своих» и «чужих» и утверждения сообщества «инсайдеров» как привилегированного — в данном случае это можно отнести и к американской нации как «воображаемому сообществу». Франклинова игра масками, экстравагантное хвастовство Крокетта, изощренные саморекламы Барнума — все это способы воспитания читателя как собственного подобия: достойного партнера, сопредпринимателя.
Привязка иронического модуса речи к американскому культурному контексту и становящейся американской идентичности, конечно, условна. Можно, впрочем, предположить, что нарастающая роль, которую ирония — не как троп, а именно как специфическая «экономика обмена»181 (смыслового) — играет в западной культуре XIX—XX столетий, все шире распространяясь из «элитарной» зоны в поле демо-
180 з стихотворении Э. Дикинсон 555 «Вера в Неожиданное» (Trust in the Unexpected) фигурирует как важнейшая мотивация всякого творческого акта, включая открытие Колумбом Америки.
181 Hutcheon L. Irony's Edge. The Theory and the Politics of Irony. London; N.Y.: Routledge, 1994. P. 95.
5. Заказ N> 1210.
130
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...
131
кратической общедоступности, — обусловлена всепроникающим характером обменно-денежных отношений, противоречивым статусом любой вещи как потенциального товара и внутренней диверсификацией социума и субъекта. Неудивительно, что в обществе типа Gesellschaft, черты которого в США проявились масштабнее и раньше, чем где-либо в Старом Свете, ирония в отдельных пластах культуры легко принимает характер «эпидемии».
Итак, классическая американская автобиография представляет нам личность, самопроявляющуюся в контексте торгового отношения, где она выступает одновременно субъектом (участником) и объектом (товаром). Автобиографическое текстовое Я (знаковая оболочка, самопредставление, сравнительно легко «отслаивающиеся» от личности) выступает как «образцово-показательное» пространство обмена: «Нужно снова и снова продавать достоинства, чтобы получить награду, обменивать свою ценность на свое социальное продвижение»182"183 — этот жесткий, по-своему мобилизующий императив во всех трех рассмотренных нами повествованиях выступает в ранге закона, иллюстрируемого множеством примеров. Тот же закон обнаруживает себя и на уровне восприятия текста.
Читателю предлагается роль покупателя: он платит вниманием, временем, доверием за предлагаемую к обмену ценность. Точнее, речь идет о двух ценностях, наиболее «ходовых» в контексте утилитаристской культуры: это полезное знание и удовольствие, востребованные, соответственно, на рынке информации и рынке развлечений. Ценности эти легко дифференцируются, но так же легко конвертируются друг в друга184. Привычка к этой операции настраивает автора жизнеописания и вослед ему читателя на «перспективистское» восприятие и жизни, и текста о ней: способы удовлетворения частного интереса в контексте социального обмена разнообразны, и чем больше мы их видим, тем выигрышнее наша позиция.
Впечатляет и то, как легко, «по-демократически» (по крайней мере, на уровне обоюдно поддерживаемой иллюзии)
182-183 Bimock W. Empire for Liberty. Melville and the Poetics of Individualism. Princeton; New Jersey: Princeton University Press, 1989. P. 40.
184 В рассмотренном выше эпизоде из автобиографии Крокетта проповедник (учитель, носитель слова Божия) временно превращается в скрипача, «обслугу» и поставщика легкомысленного развлечения, — но от этого (как следует из контекста) не хуже, а едва ли не лучше выполняет свою миссию. По пафосу этот эпизод перекликается с рассказом Франклина о раздаче рома, приуроченной к богослужению.
меняются местами пишущий и адресат, авторитетный источник и восприемник слова. Публика в иных ситуациях предстает как объект манипуляции, в иных — как равноправный партнер, потенциально способный переиграть инициатора общения на его же поле. И кто именно, когда, в какой роли выступает, сказать, как правило, нелегко.
В качестве самой яркой черты культуры США Й. Хейзинга выделял «национальный пуэрилизм»185, имея в виду «мальчишеский дух», склонность к взаимоподмене игрового и жизненного, иллюзорного и действительного, неготовность к сопереживанию и даже уклонение от серьезного инвестирования эмоций. Нечто подобное мы действительно наблюдали у Франклина, у Крокетта и у Барнума, отнеся за счет общей для всех трех торгово-коммуникативной стратегии. Гендерная детерминированность этого комплекса не вызывает сомнений, она обусловлена уже тем, что основными игроками на экономическом и политическом рынке США в XIX в. выступали белые мужчины среднего класса. «Женский», домашний мир мыслился изолированным от состязательно-созидательных игр, отчасти даже противопоставленным им. К этому «общему месту» апеллирует косвенным образом Эмерсон в эссе «Круги»: «Все кажется неизменным до тех пор, пока не обнаружен его таинственный смысл. Женщине кажется, что богатая усадьба — прочная, незыблемая реальность, а для коммерсанта — это лишь нечто, что можно легко соорудить из необходимых материалов и так же легко утратить»186. Непричастность к «таинственному смыслу» (т.е. творческой, преобразовательной активности) символически компенсировалась правом аутсайдеров на глубокие эмоциональные привязанности и безусловность нравственных суждений, — «домашняя», сентиментальная модель общения в этом смысле резко отличалась от «рыночной». Современница Барнума и Крокетта Л.М. Чайлд даже усматривала в этом плане сходство между американскими женщинами и бесправными чернокожими рабами: «Сравнение женщин и цветной расы не может не поражать. Те и другие живут более чувством, чем разумом; у обоих сильно развит религиозный инстинкт; обоих отличают прочные сердечные привязанности...»187 Парадокс состоял, однако, в том, что «женская»
185 Хейзинга Й. Homo Ludens. ML: Прогресс, 1992. С. 330.
186 Эмерсон Р.У. Эссе. С. 223.
is7 цит по: Lang A.S. Slavery and Sentiment: The Strange Career of Augustine St.Clair // Women Studies. 1986. Vol. 18. P. 40.
132
Т. Бенедиктова, «Разговор по-американски»
культура (представленная, в частности, популярным романом), полагая себя альтернативой игровому «пуэрилизму» и дискурсу торга, сама представляла собой и высококонкурентоспособный рыночный товар.
Не будучи единственным в американской культуре (и, разумеется, не будучи ей единственно присущим), дискурс торга обнаруживал явную способность к экспансии, тем более впечатляющую, что альтернативные начала в культуре США были относительно слабы или маргинальны. Сложившись как стихийная практика, он тиражировал себя посредством общедоступного и авторитетного печатного слова, становясь, таким образом, одним из важнейших средств самосозидания американской нации как культурного целого.
Часть II
ПИСАТЕЛЬ И ЧИТАТЕЛЬ В «РЕСПУБЛИКЕ ПИСЕМ»
Я миру шлю мое письмо,
Хоть он не шлет вестей...
Э. Дикинсон
Становление американской литературной традиции с самого начала сопровождалось славословиями и жалобами. С последними нередко выступали писатели — Фенимор Купер, Натаниел Готорн, Генри Джеймс и др., что можно понять: отсутствие столетиями прираставшего культурного слоя, сложившихся традиций и авторитетных норм невозможно возместить на скорую руку. Дело, впрочем, было не столько в скудости истории, сколько в ощущении странней неполндг ^ценности литературы, несущественности ее роли в общекультурной жизни. «Как в Европе» не получалось. Как иначе, никто не знал. «Доказательство того, что ты поэт, — провозглашал Уолт Уитмен в предисловии к "Листьям травы" 1855 г., —- в том, что твоя страна обнимает тебя так же страстно, 3guc обнял ее ты»188. Но любовно-семейственное объятие, в котором Американский Бард хотел видеть «доказательство» и оправдание собственной деятельности, так и осталось досужей фантазией — реальные отношения поэта с аудиторией выстраивались в иной, по-новому проблематичной манере.
Основным предметом рассмотрения в этой главе станет проза трех бесспорно признанных американских классиков — Эдгара Аллана По (1809—1849), Германа Мелвилла (1819— 1891) и Марка Твена (1835—1910). Все трое добились широкой известности при жизни, но узнали сполна и коварство успеха. Все трое тонко чувствовали отечественного читателя-адресата и диалог с ним, и состоявшийся, и несостоявшийся, переживали как проблему и творческое испытание.
Со времен А. де Токвиля мысль о том, что литература в демократическом обществе отличается от традиционной, «аристократической», и притом не в лучшую сторону, высказывалась не раз. Дух свободного предпринимательства, распро-
188 Whitman W. Leaves of Grass. S. Bradley and H.W. Blodgett (eds.). N.Y.: Norton and Co., 1973. P. 731.
134
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
страняясь в область культуры, обернется для нее скорее потерями, чем обретениями, полагал Токвиль: новая литература «не сможет создать о себе впечатление упорядоченности, правильности», «ее слог часто будет странным, неправильным, перегруженным или вялым» и т.д.189 Об устойчивости этого убеждения (или предубеждения) свидетельствует тот факт, что его почти дословно повторяет в 1960-х годах авторитетный американский историк литературы Мартин Грин в работе «Твен и Уитмен: проблема "американской" литературы»190. Некоторые характеристики американской культуры, по мысли Грина, делают ее несовместимой с литературностью в «нормальном» европейском понимании. Носителем и образцом последней традиции выступал, с его точки зрения, Генри Джеймс, чье нарастающее отчуждение от «американской сцены» выглядело поэтому вполне закономерным. Твен и Уитмен, напротив, смотрелись на этой «сцене» слишком даже органично, за что и расплачивались. Оба, по мнению критика, оказались неспособны к выражению глубинно-зрелого, ответственного индивидуального опыта. Оба склонны представлять читателя в образе коллективного субъекта, толпы, — отсюда искушение опереться на риторический прием, неровность и вульгарность стиля, интеллектуальный инфантилизм, недостаток искренности в общении. Дух дешевой газетной журналистики, публичности, торговли, сетует Грин, проник в частные жизни американских литераторов, переподчинив себе интимность творческого процесса и породив «специфический тип воображения, который... оказался мало совместим с важнейшими критериями литературности»191.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71