Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
242 qTo6bi разгадать секрет мастерства вышивальщицы, замечает Готорн, можно попробовать «выдергивать нитку за ниткой», но тогда мы рискуем остаться лишь с дырами-пустотами вместо роскошного узора.
Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 163
В каком-то смысле и книга и в целом творчество Готорна посвящены проблематичности изъяснения правды и взаимопонимания индивидов, замкнутых каждый в своей единичности. Полнота самовыражения со стороны говорящего/ пишущего, полнота понимания со стороны собеседника/читателя если достижимы, то в порядке парадокса, за счет несовпадения формы и содержания, в зазоре между ними, создающем простор для встречных творческих инициатив.
Особого комментария заслуживает отношение повествователя к коллективному адресату буквы-текста — публике как партнеру по коммуникации. От толпы исходит грубая сила принуждения, но ее же «вместительное и богатое сердце» способно подчас к необыкновенной щедрости и чуткости понимания. Толпе нельзя подчиняться, но ее нельзя презирать, — это побуждает Готорна искать «средний путь», как бы ни казался он порой противоречив и сомнителен.
В январе 1850 г. в письме издателю Дж. Филдсу, явно опасаясь, что широкого читателя оттолкнет недостаточная живость и увлекательность его первого романа243, он высказывает следующее предложение: не набрать ли название «Алая буква» кроваво-красным цветом? Не поманить ли, иначе говоря, читателя обещанием желанной сенсации? «Я не уверен в том, что это отвечает хорошему вкусу, — виновато кается писатель, — но будет, пожалуй, пикантно и уместно, а главное, привлекательно для гиганта-простака, которого мы пытаемся провести»244. «Купить» читателя на дешевую приманку — ход не ахти какой благородный, но в данном контексте оправданный. Покупка (в обоих смыслах слова: как «приобретение» и как «обман») — лишь необходимое условие для начала развертывания действа чтения-интерпретации, которое чем шире, чем непредсказуемее в своем охвате, тем, как ни странно, интимнее: «...самое высокое, заповедное и хрупкое свое переживание лучше доверить всем на свете, чем почти
243 Соответствующие претензии от имени публики предъявлялись Го-торну рецензентами, например: «Мы опасаемся, что м-р Готорн — один из тех писателей, что адресуются преимущественно или даже исключительно к образованной публике. Мы убеждены, однако, что в этом заключена ошибка, пагубное заблуждение, не могущее повести ни к чему хорошему. Истинная аудитория романиста — простые люди с обычным горизонтом понимания и заурядными симпатиями, к какому бы социальному кругу они ни принадлежали». Цит. по: Smith H.N. The Scribbling Women and the Cosmic Success Story // Critical Inquiry. 1974. № 1. P. 50.
244 В оригинале: «the great gull whom we are endeavoring to circumvent» (The Letters of Nathaniel Hawthorne. 4 vols. T. Woodson, L.N. Smith, N.H. Pearson (eds). Columbus: Ohio University Press, 1984. Vol. 2. P. 306).
164
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
любому человеку в отдельности, — полагает Готорн. — В отдельном человеке немудрено ошибиться, но не ошибешься, уповая на то, что где-то среди ближних твоих есть сердце, способное открыться твоему. Те же, что не откроются, и расслышать-то не смогут, так что на сокровенное никто чужой не посягнет»245.
Интимный диалог на виду и в присутствии всех — рискованная стратегия балансирования на грани, разделяющей ходовой товар и личное откровение, — так Натаниел Готорн определял для себя стратегию выживания в литературном поле, осознаваемом им (без особой, надо сказать, радости) как обочина рынка. И в этом он был, как нам предстоит теперь убедиться, никак не исключение среди соотечественников-собратьев.
2. Эдгар Аллан По. Между надувательством и тайной
Фигура «надувалы» — этого гения мира-рынка — интриговала Эдгара По, и не случайно. В подвижной стихии, где царят отношения заинтересованного обмена, состязательность и неопределенность, надувала как рыба в воде — един во множестве лиц и воплощений. Он ли не «банкир in petto»? Он ли не финансист, только работающий «с небольшим масштабом»? В энергичной суете, где каждый — «человек толпы», и слиянный с ней, и одиноко-отдельный, где связи неустойчивы, а «общий» смысл призрачен, надувательство в ходу, и предрасположенность к нему определяется, с иронической, конечно, подковыркой, как одно из базовых человеческих свойств: «Ворона ворует, лиса плутует, хорек хитрит — человек надувает».
Однако успешное, тем более оригинальное, надувательство доступно далеко не всем, поскольку свидетельствует о наличии качеств не сказать чтобы общераспространенных: воображения, выдумки, дерзости, меткости психологического расчета. Характер достоинств и самый способ действия талантливого надувалы (чей хлеб — виртуозные манипуляции доверием, создание обманчиво жизнеподобных ситуаций-фикций) допускают аналогию с художественным творчеством и даже приглашают к ней. Разница — в том, что, в отличие от
The Letters of Nathaniel Hawthorne. Vol. 4. P. 325.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 165
художника, надувалу одушевляет не «любовь к искусству», а исключительно возможность передвижения денег из чужого кармана в собственный: «Он не станет надувать просто ради того, чтобы надуть. Он считает это недостойным». Отсюда другое важное отличие: надувательство имеет дело исключительно с объектами и в этом смысле похоже не столько на искусство, сколько на науку, — собственно, рассказ По (источник вышеприведенных цитат) так и называется: «Надувательство как точная наука». Надувала — алгебраист рыночного мира: его «художества», подобно математическим формулам, никому не адресованы. «Другой», с точки зрения надувалы, не так одушевлен, как надуваем, не так лицо, как безличная жертва, метонимически отождествляемая с карманом. Сам себе и высший суд, и поклонник, и ценитель, надувала озабочен проблемой общения исключительно в инструментальном измерении, в понимании не нуждается и одиночеством не тяготится. Непременный атрибут надувательства — приватная, одному себе обращенная ухмылка: «Он приходит домой. Запирает дверь. Раздевается. Задувает свечу. Ложится в постель. Опускает голову на подушку. И по завершении всего этого надувала широко скалит зубы».
В противоположность надувательству, искусство обращено к другому субъекту как субъекту свободному и активному. В фикции, создаваемой художником, аудитория участвует не принудительно, а добровольно, в идеале — сотворчески. Впрочем, как ни отлично эстетическое общение от торгового взаимодействия, оно неизбежно опосредовано куплей-продажей. «Чтобы тебя оценили, нужно, чтобы тебя прочли», — констатирует Эдгар По в раннем письме246, но чтобы тебя прочли, нужно, чтобы тебя предварительно купили.
Вступая в двадцать лет на литературное поприще как эфирно-аристократический лирик, он декларировал равнодушие к «мнению света» и «алтарю Маммоны». Правда, к этому времени (к исходу второго десятилетия XIX в.) эта романтическая поза воспринималась уже как изрядно «поношенная», а главное, до боли не приспособленная к американским условиям. К литературно-газетному рынку поэт приобщился вскоре и, можно сказать, не от хорошей жизни, — так или иначе после победы в 1831 г. на конкурсе коротких рассказов, организованном журналом «Courier», современные «медиа» стали его судьбой. С тех пор По пишет
246 The Letters of Edgar Allan Рое. 2 vols. J.W. Ostrom (ed.). N.Y., 1966. Vol. 1. P. 58.
166
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
почти исключительно прозу (за 18 лет— всего 28 стихотворений) и почти исключительно для популярных периодических изданий. «Энергичный, деловой дух века всецело тяготеет к журнальной литературе»247: это обстоятельство он не только принял как судьбу, но и перетолковал для себя как плодотворный творческий вызов.
Всю жизнь в По сосуществовали писатель и издатель-коммерсант, причем роль последнего в симбиозе с годами усиливалась: «Его поздние произведения, — пишет У. Чар-ват, — представляют собой все более расчетливые попытки привлечь широкую аудиторию, также последовательно выступает он в защиту писателей, подобных Диккенсу или Бульверу, осознанно обращавшихся не только к избранным, но ко многим»248. Как все романтики, По чтил «гениальность» и интеллектуальный аристократизм, которыми и сам, безусловно, был отмечен, — в то же время он охотно рассуждал о «литературном товаре», «широком рынке для литературных продуктов», «обслуживании конкретного спроса» и «продаваемости литературы»249. Его произведения удивительны тем, что прочитываются «в один присест» и в то же время ехидно сопротивляются чтению, предъявляя читателю — как испытание — обескураживающую неразличимость в них поверхностного переживания и глубокой мысли, дешевого приема и изыска. Чего же он при этом ждет от нас, какой тип реакции предполагает?
Рассказ-трансформер
Большинство рассказов По написаны от первого лица. В лучших традициях американской «небылицы» они описывают необычайное происшествие, пережитое и в подробностях описанное рассказчиком. С кажущейся непосредственностью текст приглашает разделить некий удивительный опыт и провоцирует к доверчивому, самозабвенному, благодарному (страх и сладость пополам) в него вживанию. Но одновременно, опять-таки в традициях «небылицы», подает противоположного рода сигналы: как бы намекает, подмигивает заговорщически: я не то, за что себя выдаю. Роль «подмигивания» выпол-
247 The Letters of Edgar Allan Рое. Vol. 1. P. 268.
248 Charvat W. The Profession of Authorship in America 1800—1870. M.J. Bruccoli (ed.). N.Y.: Columbia University Press, 1992. P. 93.
249 Whalen T. Edgar Allan Рое and the Masses. The Political Economy of Literature in Antebellum America. Princeton, N.J.: Princeton UP, 1999. P. 7.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71